Поэзия. Новелла Матвеева
Опубликовано в журнале Арион, номер 4, 1995
Новелла Матвеева
узор бересты
Узор берёсты нем. А весь подход
К березе — в нем! Вот на ее загривке
Склоненном сел, как бабочка. А вот
Нырнул в кору, как в каменные сливки…
Сказала бы «рассказ». Но он вперед
Не движется… Гравюра? Нет. Обрывки
Сюжетов недоконченных, в разбивке
Схватил — и кружит ствол-водоворот.
Дорисовать? Но где тот карандаш?!
Дорассказать? Так замысел не наш;
Вдали, из-под земли, из небосвода
Он рос; один, во тьме, как божество!
И неподвластна нам его свобода.
И непонятна скованность его.
птица сирин
Ивану Киуру
Фантазия — что птица Сирин.
Но враг фантазии, — сиречь
Химера скуки, птица Сидень
Ползет крылатую стеречь.
Тщась утомить ее: вовлечь
В проблемы выеденных мидий.
До просьбочки насчет субсидий
Низвесть овидиеву речь.
Но взмыв, не дав доизвести
Себя до извести в кости,
Крылом злодейку тем сильней
Отлупит Сирин озорная!
И лишь с тобой она — ручная,
Как под окном твоим — сирень.
меркуцио
Из цикла
«Прочтение ролей»
С глубокой раной века Возрождения
Лежит на яркой площади, в веках,
Меркуцио, — двуногое Сомнение
В остроконечных странных башмаках.
Весной времен, меж солнц ума и гения,
Он вдруг увидел, сам не зна как,
Вселенную, лишенную строения;
Бермудский свищ; неподнадзорный мрак
Всех наших Черных дыр… В садах цветущих
Он декаданса гусениц грядущих
Расслышал шорох (через триста лет
Возникнуть должный)… Проклял эти знаки,
Паясничая, выбежал на свет,
Ввязалс в спор, и пал в нелепой драке.
двухэтажна жизнь жирафы
Жирафы взбрыкивают вбок,
Ногами вскидывают яро.
Но шея их — длиннее ног,
А сверху не слыхать удара
Им собственных копыт своих.
И улетающие морды
Полны вниманья к дымам города
На горизонтах голубых.
Их несуразный взор прикован
И к трубам, пурпурно-морковным,
И к вышкам, близящим грозу…
А взбрыки, плеч толчки пятнистых —
Их стычки (где-то там, внизу!)
Не стоят их раздумий чистых.
середина лета
Жасминовые лепестки,
Как белых чашек черепки,
Лежат и там и тут;
Должно быть, с меду окосев
И осерчав на вся и всех,
Шмели посуду бьют…
тамань
На улицах туман.
Послушать бы «Тамань»
По радио!
Чтоб лермонтовский дар,
Как в детстве, как тогда, —
Порадовал.
К житейской той борьбе, —
К веслу, к седлу, к арбе
Привычкою…
Чтоб горы, чтобы — глушь
С контрабандистских душ
Заблудших — перекличкою…
Входить я не хочу
В сон странника, свечу
Задувшего.
Но это уж не сон,
Когда с седла
Задумчиво
В долину смотрит он…
Неторный путь верхом
Ему давно знаком, —
Вот только сечи внове…
(О, встреча с давним сном
Идет на том условии,
Что явь гремит кругом!)
Но, прямоту меча
Кинжалу сообща, —
Прольешь тем меньше крови.
(Две силы есть в горах:
Бесстрашие.
И страх заплакать над поверженным «врагом».)
И там,
сойдя с крутизн,
Как дух в иную жизнь,
В пар первобытной рани,
В Страну Больших
Камней,
(Что может быть сильней
Страны Воспоминаний?!) —
Когда б не теплота
Той стороны хребта, —
Почти в потустороннюю, —
В нечестной сече той
Он держит честный бой,
Как в хаосе — гармонию.
водяные травы
Эти водоросли — ламинарии,
Безотчетна целина,
Бесконечные комментарии
К вековечной загадке дна!
Их наплывы зелено-карие,
В черных гривах — голубизна.
То в лионском гуляют бархате,
То распустятся в слизь, в кисель,
То растянутся свитком хартии,
Непрочитанной нами досель, —
От Лапландии до Ломбардии
Раскрутившаяся карусель…
В их мохнатой ковровой ветхости
Бездна свежести все равно!
Подымающеес к поверхности,
Погружающееся на дно,
Их несметное множество
Редкости
И единственности равно.
Никогда не бывает с кланами,
Не случается так с людьми;
Их бесчисленности ведь не клановы,
А единственности сродни.
И опять они замелькали мне,
Словно плаванье вслед за бакланами
И под низкими хижин дверьми…
Ах, плавуча роскошь хвастливая, —
Это лисьих хвостов хвастовство!
Но не вижу, смотря без отрыва, я
Безобиднее, все ж, ничего,
Чем речная трава молчаливая,
Чем течение неприхотливое
Чем смиренные тени его…